Сердце стучало в горле, гулко, сильно, и напрасно Пандора пыталась взять себя в руки. Фигура отца, существовавшего где-то далеко-далеко, вероятно, имела мало общего с реальным человеком – она отдавала себе в этом отчёт, как и понимала другое – настоящий он мог стать чудовищным разочарованием. Но страх, словно пёс, глодал кости, сдавливал горло. В мире, что принадлежал вампирам, подобные ей были и будут зависимы, уязвимы. Она не пыталась скрывать чувств – не видела в этом смысла. Выражение её глаз изменилось; взгляд, обращённый внутрь себя, был едва ли детским. Мысль была невольной, непрошенной, но настойчивой до зубовного скрежета. Она ведь может его заставить быть таким, каким ей хочется – не сейчас, конечно, когда чаще ломает людей, чем подчиняет, но в будущем… Пандора не задушила эту мысль, но отбросила прочь. Пока что. Выпрямилась и серьёзно кивнула, когда он озвучил недосказанное ей. И, кажется, не одна она находилась в полном замешательстве.
Улыбка Аро была мягкой, едва ли не ласковой, но – другой; теперь, когда первый шок прошёл, Пандора могла замечать не только сходства, но и различия, коих, к её большому сожалению, оказалось немало. Складка прорезала высокий лоб. Изъян казался ей существенным, а огорчение, вызванное им, нестерпимым – мать ей была слаба и хрупка, как и любой другой смертный. Оказаться похожей на неё означало проявить недопустимую в их мире слабость. Утешало лишь одно – разочарования в глазах отца она не видела. Лишь любопытство, какое, бывало, проявляла сама ко всему новому и интересному. Он не походил на встреченных ей ранее вампиров, и первым, на что она обратила внимание, была невозможная плавность его движений – казалось, его невесомые шаги, не тревожат покоя вселенной. Пандора склонила голову набок. Отличалась и кожа, казавшаяся тонкой-тонкой, как древний пергамент, и мягкой на ощупь; ей захотелось потрогать и сравнить. Но самым удивительным, пожалуй, были глаза – глубоко алого цвета, их затягивала молочная плёнка, какая бывает у новорождённых детей. Свидетельства… возраста? Пандора не знала. Человеком Аро, наверное, был не слишком красив, да и вампиром она могла назвать его внешность скорее запоминающейся, чем привлекательной. Цепляло другое – подвижная мимика.
Он рассматривал комнату и предметы в ней, одним из которых, наверное, была и она. Идеальный порядок – она любила, когда вещи находятся на своих местах, поэтому обычно сама убирала и свои покои, и комнаты, в которых бывала чаще всего; не то, чтобы прислуга плохо справлялась со своими непосредственными обязанностями – Пандора лишь любила держать всё под контролем. Чужое невнимание раздражало её, а смертные едва ли способны были осмыслить важность некоторых вещей. Книги – в алфавитном порядке, вещи – на своих местах, даже цветы в вазах расставлены в соответствии с её понятием гармонии. Она скрупулезно вела записи.
Его голос обволакивал и проникал, казалось, под кожу; она слушала внимательно, подмечая малейшее изменение интонации. Правильные слова, выверенные. Пандора не чувствовала фальши – он ничего не сказал о причинах своего молчания, как и о том, почему решил всё-таки появится.
– Думаю, у вас была причина так поступить. – И Пандора её обязательно узнает. Обиды не было – ей известно достаточно, чтобы понимать некоторые вещи; например, у её отца имелась жена, которая вряд ли обрадовалась… кому? Бастарду? Или же, что Аро держал в своих руках власть и, по-видимому, немало. Досадное упущение – вампиры с ней почти не разговаривали и отмахивались от её вопросов, отчего ей приходилось собирать информацию об окружающем мире по крупицам. Пандора терпеть не могла неведения. Она действительно могла быть не нужна. Мысль неуютная, горькая.
– Счастлива? – голос не дрогнул ни от обиды, ни от внутренней боли – в её тоне прозвучала лишь глубокая задумчивость. – Можно сказать и так, – робкая улыбка самыми уголками губ. На самом деле разум её не оперировал понятиями счастья или же нет, но, кажется, счастлива она всё же бывала – в конце концов, Пандора ни в чём не знала отказа, ей не было одиноко и с ней хорошо обращались. – Мне не на что жаловаться. – Пугала неизвестность, проступала во снах удушливыми кошмарами.
Она позволила себе приблизиться к нему – всего на два шага. Ноздри чуть шевельнулись – он пах тоже по-особенному, иначе, чем остальные; теперь пришёл черед любопытства облизывать кости, и оно было куда мучительнее страха. Пандора сцепила руки в замок за спиной; сохранять неподвижность становилось сложнее. Вопросы были – такое множество, что заломило виски. Отец продолжал ей мягко улыбаться и наблюдать; она же замерла в столь редкой для себя неподвижности, отбросив большую часть, как не стоящую. Начинать следовало с существенного и по-настоящему важного.
– Вопросов слишком много, простите, – она позволила себе рассмеяться. – И чем больше я о них думаю, тем больше их становится, – робкий взгляд из-под ресниц. Пандора закусила губу, испытывая глубокое чувство сожаления – он вряд ли пришёл надолго. – Может быть, присядете? Или же вы, – она тяжело сглотнула, – спешите?
Ещё один шаг к нему, теперь между ними было не больше вытянутой руки; ей отчаянно, до жжения на кончиках пальцах хотелось прикоснуться. Она много раз представляла себе эту встречу и всегда в ней вела себя сдержано – прекрасно понимала, убеждала себя, что кровное родство не обязывает любить, однако… не смогла. Не сумела. И от того, что он – её отец, единственное во всём мире существо, которому не было всё равно – ведь не было, правда? – Пандора готова была простить ему пренебрежение. И, быть может, от неё не откажутся, а если и откажутся, то сохранят жизнь.
Сердце по-прежнему стучало в горле.
– Как мне следует обращаться к вам?
Primus. Вопрос был важным – Пандора не хотела раздражать его. Взгляд её стал серьёзным и не вязался с внешней юностью; Аро мог прийти сюда, чтобы вынести приговор, каким бы он ни был. Аура власти, внутренней силы окружала его, как иных окружает аромат духов. Глаза её чуточку сузились.
– Что со мной будет?
Secundus. Ей надоела неопределённость. Хвост кошке рубить следовало сразу, а не по куску. Ответ услышать страшно, но ещё страшнее – молчание. Она сможет справиться. Пандора вскинула подбородок, выпрямилась. Отец, казалось, заполнял собой всё пространство комнаты, и пока Пандора не могла точно сказать, нравится ей это или нет. Она глубоко вдохнула, досчитала до десяти, но вопрос жёг язык.
– Вы отличаетесь от других вампиров, – язык скользнул по губам – небо знает, как глупо она себя чувствовала, – поэтому можно ли мне, – ногти до боли впились в ладонь, – потрогать вас. Если вам, конечно, не будет неприятно.
Tertius. Кое-что для неё самой, казавшееся сейчас важным и вовсе не потому, что существо перед ней – её отец. И если он ей откажется в этом, то, пожалуй, ей действительно станет обидно. Потом, быть может, она спросит, зачем и как к её существованию отнеслась его жена (если та вообще знала), насколько большой его клан, о мире, окружающем их, о его памяти, которая хранила, наверное, столько восхитительных воспоминаний… Язык вот только отчего-то будто онемел.
